Федоров Георгий Николаевич
Участник Великой Отечественной войны.
Материалы об отце предоставлены Федоровым Александром Георгиевичем, выпускником энергетического факультета Саратовского политехнического института 1972 г.
В этом разделе сайта собраны имена сражавшихся на фронте отцов и дедов сегодняшних студентов и сотрудников Саратовского государственного технического университета. Эти разные судьбы, объединенные в «Книге памяти», доступнее и понятнее любого учебника рассказывают историю нашей страны в трудные военные годы.
Юность и военные годы отца.
Вступление.
Одно из первых воспоминаний об отце: он идет домой со службы, усталый, пропыленный, пропахший потом, запахом кожи от портупеи и папиросным дымом, – привычные, знакомые запахи. А я, которому всего года 3-4, завидев его, ничего не слыша, мчусь к нему со всей возможной скоростью, не глядя под ноги. И, конечно, обычно падаю, разбивая в кровь все, что так доверчиво соприкоснулось с неожиданно налетевшей на тебя землей.
Отец уходил на службу рано, когда я еще спал и приходил с нее поздно. Выходных у военных людей тоже не было, зато были постоянные тревоги – к отцу прибегал посыльный, телефона у нас не было, громко стучал в дверь и кричал: «Тревога!». Отец мгновенно вскакивал с постели, быстро одевался, брал небольшой тревожный чемоданчик со штатным набором предметов первой необходимости, прощался с нами. И вот уже по коридору грохочут его сапоги, вместе с сапогами других офицеров – жили мы, в основном, в общежитиях, в коммуналках… И все мы не знали, учебная это тревога или настоящая, вернется он или нет. Конечно, тогда об этом думала мама, я и не представлял, что такое может с отцом случиться.
Из крестьян мы, орловские…
Мой отец, Федоров Георгий Николаевич (1912-1997 гг.), был из типичной большой крестьянской семьи. В ней было трое братьев, старше его, у некоторых уже были свои дети, старше отца, были, крайней мере, и две сестры. Отец был самый младшим из семьи, родился тогда, когда его отец, мой прадед, уже неожиданно умер. Тот был маляром, красил луковицу местной церкви, вдруг на село неожиданно налетел ледяной ливень с ветром, прадед не успел спуститься и сильно промерз. Простуда, по-видимому, перешла в воспаление легких, а может и скоротечную чахотку, и он скоропостижно скончался, так и не дождавшись появления на свет божий своего последнего сына.
Прадед был подкидышем, воспитывался в сиротском доме, его мать, богатая мещанка, тайно от мужа содержало этот греховный плод любви. А вот прабабка по матери, Варвара, была экономкой у купца первой гильдии, владельца, в частности, нескольких винокуренных заводов по производству водки, магазинов.
Прапрадед по этой линии, судя по отечеству прабабки, был Михаил, не знаю, был ли зарегистрирован их брак с прабабкой, скорее всего, было это еще до отмены крепостного права, когда регистрации гражданской, как таковой для крестьян не существовало, как не существовало и фамилий в нашем понимании. Этим, наверное, и объясняется тот феномен, что половина братьев и сестер отца носила одну фамилию, а половина – другую.
Старший брат отца, с кавказским обликом прапрадеда, говорил, что одна из фамилий происходит от уличного прозвища. По семейной легенде национальность у этого пращура была армянин, это доказывается горячим вспыльчивым южным характером многих представителей поколений семьи, в частности у моего отца, и мелькающей во многих лицах заметных черт кавказского облика.
Вместе с семьей жили и невестки со своими детьми, а старшие сыновья постепенно уходили друг за другом в город, сначала на приработки зимой, а потом на постоянную работу, и когда отцу было лет 12, он остался единственным мужиком в семье. Ну а раз единственный – значит и пахота на тебе, на лошадке с деревянной сохой. Да, в 20 годы прошлого века крестьяне пахали еще сохой. Моя бабушка по матери, которая жила с нами, не верила отцу – в Заволжье с их тяжелыми сухими глинистыми почвами, где при пахоте упряжка быков с однолемешным плугом выворачивала при осенней пахоте глыбы, размером до полуметра, ручки плуга мог держать только крепкий мужик. Наверное, напрасно не верила, субпесчанистые подзолистые почты, образовавшиеся при раскорчевке леса на Орловщине, очень легко поддаются обработке.
Отец рассказывал о своем голодном детстве. Когда своего хлеба изо ржи – в орловской губернии пшеничка на бедных подзолистых почвах росла плохо – не хватало до новин, т.е. до нового хлеба, осенью в него добавляли и картошку, а бывало и кору деревьев в самый недород. Картошка выручала, давая обычно неплохие урожай, а, кроме того, была капуста, огурцы, редька. Непременным атрибутом был хлебный квас с редькой. Часто из кваса делали «тюрю» – это смесь кваса с ржаным хлебом, с добавлением толики льняного или конопляного масла. В изобилии шла и квашеная капуста, которую ели с картошкой, или готовили во все времена года щи из кислой капусты. Бывало и молоко малым, когда корова отелиться.
Отцу запомнился в детстве так называемый «ситный хлеб» – это «улучшенный», как сказали бы сейчас, класса «премиум», хлеб из обыкновенной ржаной муки, просеянной через сито. Ничего вкуснее этого хлеба в детстве он не ел. И, много лет спустя, уже, будучи взрослым, и приехав к матери на побывку, он попросил у нее испечь такой хлеб. Его матушка, Мария Михайловна, сначала рассмеялась, а потом и всплакнула: «Эх, Егорка, это тогда он тебе он нравился, а сейчас ты и есть-то его не будешь».
Но нельзя ту жизнь видеть только в черных красках. Жилось таким образом тогда почти всем на деревне, и люди, особенно дети, лучшей доли не знали и не видели, а посему, до времени, не особенно сетовали на судьбу.
Были в деревне и свои развлечения, особенно зимой, когда спадала сельская страда. Отец рассказывал, как он с другими детишками затаскивал со двора на крутой берег реки Орлика, на краю деревни, конные сани, и, загнув оглобли, все ребячья ватага с визгом неслась на санях к реке. Затащить в гору тяжелые, с окованными полозьями сани детишки не могли, и, обычно сани простаивали на берегу Орлика до ранней весны, когда снег частично стаивал и конь мог вытащить сани на пригорок. Очень светлые воспоминания оставляли зимние церковные праздники, хождение от двора ко двору «со звездой» с распеванием колядок и получение за свой радостный труд натуроплаты, так сказать, – нехитрой деревенской снеди – всяческих пирогов, крашенных яиц, куличей и пасхи – рода сладкого творога.
Ну а летом, в малолетстве, это было купание на реке, хождение в прекрасный светлый лиственный орловский лес по грибы и ягоды, позже – ночное с отдыхающими от дневной работы конями.
А в городе все же лучше…
В описываемые года в городе было голодновато – сказывалась послевоенная всеобщая разруха, деньгами и промышленными товарами по карточкам горожан еще как-то обеспечивали, а вот с продовольствием было сложно, на один карточный поек прожить было тяжело, и зимой деревенская часть семьи снаряжала продовольственный обоз на санях с лошадью в город.
С одним из таких обозов лет в 15 поехал отец, да так и остался в городе – братья сказали, что пора городские ремесла осваивать. До этого отец окончил церковно-приходскую школу, а в городе поступил в вечернюю школу и одновременно стал работать учеником столяра-краснодеревщика, а потом и самим столяром. На экзамене, как рассказывал отец, нужно было «построить» филёнчатую дверь, а это весьма сложный процесс, требующего особого умения и знаний. Когда я смотрю на сегодняшние, сделанные с помощью машин филёнчатые двери, я всегда вспоминаю дверь, которую сделал отец при ремонте нашего нового дома обычным столярным ручным инструментом – ножовкой, рубанком, фуганком и долотом – насколько выгодно она отличалась качеством от новомодных. На вторую зарплату отец приобрел действительно нужное и по тем временам дефицитное изделие – наручные часы. Заводов часовых в России тогда не было, и часы, в основном, приобретались у часовщиков, которые осуществляли и торговые функции. Чем-то ему отец понравился, и часовщик «сделал» ему, конечно бывшие в употреблении, в серебряном корпусе, часы, размером с компас, наподобие тех, которыми пользуется красноармеец Сухов в «Белом солнце пустыни».
Потом, закончив 7 классов средней школы, отец начал работать слесарем на машиностроительном заводе, производившем ткацкое оборудование, одновременно поступив в машиностроительный техникум при этом предприятии. Вскоре стал работать машинистом заводской электростанции и закончил техникум. Иметь по тем временам среднее специальное образование было большим достижением для деревенского парня из глухой орловской деревеньки.
ЧП на заводе.
С этой работой у отца связан один случай, чуть не было не сломавший всю его жизнь. На заводской электростанции – централизованной подачи электроэнергии тогда в городе Орле, по-видимому, не было – стоял дизель-генератор с немецкой подводной лодки. И вот происходит авария, у дизеля разрушается вал. ЧП, завод встал, вся смена, обслуживающая электростанцию, а в это число попал и отец, арестовывается, им обвиняют, как в то время было принято, во вредительстве. Тогда это было очень тяжкое обвинение, и кто бы знал, чем могло бы закончиться для отца это происшествие, да тут комиссия по установлению причины аварии нашла в вале дизеля большую раковину, из-за которой по усталости металла и произошла авария. И отца отпустили. Все братья, в итоге, «вышли в дело», отец несколько раз говорил мне, что Советская власть дала возможности им всем выучиться и стать квалифицированными рабочими, а потом и хозяйственными и общественными руководителями, военными.
Если завтра война, если завтра в поход…
А тут как раз пошла компания по укреплению комсомольцами кадров Красной Армии. Отец решил поступать во флотское училище в Севастополе, но не прошел по причине недостаточного роста – в моряки брали только высокорослых. И попал отец в итоге в школу младших авиационных специалистов, стал стрелком-радистом бомбардировщика и был направлен прямо перед Войной в бомбардировочный полк, стоящий вблизи границы с Польшей, тогда оккупированной Фашистской Германией.
Война началась, как и для всей Красной Армии неожиданно, на полковой аэродром был произведен налет немецкой авиации, самолеты пылали на стоянке, не успев взлететь. Остатки полка срочно перебросили подальше от границы. На вооружение полка стояли, по словам отца, слабовооруженные и тихоходные бомбардировщики СУ-2 ( не путать с современными красавцами СУ-25, 27 и т.д.!). И вот остатки полка послали на бомбежку немецкой танковой колонны. То, что увидел отец, произвело на него неизгладимое впечатление – по дороге в несколько рядов шли почти вплотную друг к другу в облаках пыли немецкие танки колонной, длиной в несколько сот метров.
Зрелище было устрашающее. Утром, после вылета, на утренней проверке в строю не досчиталось несколько летчиков. А ведь летные части были элитой Красной Армии, Туда отбирались самые проверенные по классовому происхождению люди. Летчики очень хорошо обеспечивались, они в своей парадной темно – синей форме вызывали такое же восхищение у встречных, как и первые космонавты в СССР, а зарплата их превышала зарплату директора завода. И вот некоторые все же дрогнули.
И это явление, к сожалению, понятно, вон как быстро основная масса нашего народа стала серой массой обычных потребителей, а ведь власть Советов продолжалось почти 70 лет до перестройки, при ней выросло почти три поколения Советских людей и вот какой казус.
Тридцать седьмой, роковой
На боеспособность войск очень сказались предвоенные репрессии 37 года. Отец в это время как раз был кандидатом в члены партии. И часто ночью за ним приезжал автомобиль, собирающий членов партии и кандидатов на закрытые партийные собрания. На них зачитывались все новые и новые списки врагов Советской власти, часто сослуживцев. «Едешь и думаешь, не твоя ли очередь пришла», – рассказывал отец. Сознание людей было в смятении, как говорил отец, каждый думал: «А не враг ли рядом с тобой служит?».
Как-то летом, в летних лагерях, на общем построении всего авиаполка командир полка с трибуны зачитывал приказ свыше, в котором врагами народа, шпионами объявлялись командармы Якир, Тухачевский, Егоров и т.д. Во время чтения к полковому построению подъехали несколько черных эмок, и из них вышла группа молчаливых военных в кожаных пальто. Дождавшись окончания чтения, они подошли к трибуне и стали молча срывать с командира полка и некоторых других военных, окружающих его, петлицы со знаками различия. Полковой комиссар, с которого тоже срывали знаки различия, закричал срывающимся голосом: « …Товарищи, да что же это делается… Я ведь свой, ведь вы меня знаете, я свой…!». Толпа на плацу угрюмо молчала. Окружив толпу арестованных, люди в кожаном погнали их к машинам, быстро затолкали в них задержанных и уехали.
А на войне, как на войне...
Да, после такого пассажа трудно и продолжать повествование. Припомню еще один военный эпизод, рассказанный отцом. Немцы наступали так быстро, что полк, перелетев на новый запасной аэродром, уже на следующий день после этого часто получал известие: «Немецкие танки в двадцати километрах!». И снова полк поднимался в воздух.
На западных границах СССР были сосредоточены главные запасы вооружения и прочего воинского имущества. Отступали мы так быстро, что в общей панике не успевали вывезти даже огромные армейские склады, которые комплектовались десятилетиями. В этих случаях выход был один – уничтожать склады. И вот отцу с группой бойцов было поручено уничтожить такой склад. Когда они вошли в брошенный, неохраняемый никем громадный склад, они присели от изумления – склад был заполнен десятками тысяч комплектов всевозможного обмундирования. Раздавать все это добро населению было запрещено. Облив все это имущество авиационным бензином, они только успели поджечь склад, как на улицах городка появились немецкие танки. Когда они все-таки успели выбраться на безлюдную дорогу на восток, объявилась новая напасть – камуфлированный зелено-болотными пятнами, с хищным, тонким очертанием, как у стрекозы, с обрубленными крыльями «Мессершмидт-109», в просторечии мессер. Он привязался к их одинокой машине и начал ее обстреливать. В то время немцы при абсолютном превосходстве в воздухе позволяли себе такие «развлечения».
С первого же захода он убил одного из бойцов, ранил отца в руку и еще одного бойца, 
подбил и поджег машину. Удовлетворенный своими удачными действиями, самолет улетел, покачивая крыльями, видно летчик был в состоянии эйфории от своей безнаказанности и удачи.
А перед отцом и уцелевшими бойцами его команды встал обычный русский вопрос –«Что делать?». То и гляди, могли показаться немцы. И вдруг со стороны города, на дороге, на которой вот-вот должны были показать немецкие танки, появился, бешено мчавшийся небольшой грузовик.
С трудом остановив его – для чего потребовалось выстрелить несколько раз в воздух – отец подбежал к крытому брезентом авто и заглянул под брезент. Под ним спасались от надвигающейся войны, по-видимому, директор какого-то крупного магазина или базы промтоваров, со своей испуганной пышнотелой семьей. Все свободное пространство в машине почти до крыши было забито какими-то ящиками, тюками, коробками. Отец попросил захватить их, живых и мертвых, с собой. Ему категорически отказали, и вся эта дружная семейка мародеров дружно накинулась с бранью на отца, обвиняя его во всех смертных грехах и обещая «сообщить, кому следует», после чего последует неминуемо скорое и жесткое наказание отцу за «самоуправство». Водителю глава семьи приказал трогаться.
Отцу бросилась в голову кровь от такого наглого и бездушного отношение к ним, военным людям, только что вышедшим из боя, раненым, оставшимся без транспорта перед наступающими немцами. Горло перехватило, и, не помня себя, он молча вырвал из кобуры ТТ и выстрелил в воздух. Одним движениям ствола пистолета заставил вылезти из кузова машины всю торгашескую семью и затем выгрузить весь их груз из машины… Погрузив в машину убитого рядового и раненного в грудь бойца, всего в крови, который уже потерял сознание и бредил, и оставшихся в живых бойцов он сел в кабину и сказал шоферу: «Трогай!».
Я не могу осудить или оправдать его в этой ситуации, для этого надо самому оказаться на его месте в это время и в этом положении.
О военных эпизодах отец вспоминать не любил. А довелось в дальнейшем воевать ему и под Керчью в составе 132 БАД, где он едва не погиб при переправе Керченского пролива, после жесткого и неожиданного наступления немцев, и под Сталинградом. Где-то в конце войны, после окончания Алма-атинского политического училища, он был переведен политруком в авиационный ремонтный поезд, который занимался сбором на полях сражений и транспортировкой подбитой и нуждающейся в капитальном ремонте нашей авиатехники на авиаремонтные заводы в глубине страны. Закончил он войну в Австрии, под Веной.
У отца были и остались у меня чудесные групповые снимки отдыхающих и пирующих бойцов в зеленом полным солнца и тепла майском Венском лесу, где они с белым вином в узких бокалах, полураздетые, рядовые и офицеры, всех национальностей, одни смеющиеся, другие задумчивые, видно вспоминая пережитое, встречали Победу. Как тут не вспомнишь чудесную песню М. Исаковского/М.Блантера о вальсе, который слушают бойцы на отдыхе,
«В лесу прифронтовом»:
И вот он снова прозвучал
В лесу прифронтовом,
И каждый слушал и молчал
О чём-то дорогом.
И каждый думал о своей,
Припомнив ту весну,
И каждый знал - дорога к ней
Ведёт через войну.
Эта песня, по-моему, передает атмосферу конца войны, где радость победы, надежда на встречу с родными были смешаны с горечью утрат.
